kotomysh

Это был единственный безоговорочно красивый мужчина на моей памяти. После Него я поняла, что красота отвлекает меня от секса. Это то же самое, что заниматься любовью с object d’art... Как-то так говаривала Джулия Ламберт.

У Него были светло-бирюзовые глаза, выгоревшие до всех оттенков ячменя волосы и неотразимая улыбка. Им можно было любоваться. Высокий, сложенный, как юный греческий бог, со светло золотистой кожей, длинными пальцами и классическим профилем... С Ним было весело, спокойно и надежно. Нам было по четырнадцать, когда мы играли в “бутылочку” и нас не могли растащить. Он был лучшим другом на свете, мотоциклистом и шутником. Он играл на гитаре и встречался с моей подругой.

Я восхищалась с почтительного расстояния. И дело вовсе не в том, что я высоко моральна, отнюдь. Просто мне и в голову не могло прийти, что кто-то в здравом уме может предпочесть меня этой модной красавице. Мы все дружили, шли годы. Я пыталась встречаться с его другом, Глебом, почему-то мои намерения не встретили понимания ни с Его, ни с ее стороны. Он вообще очень холодно встречал любые мои попытки делиться с ним новостями с любовного фронта, в остальном же был лучше любой подружки. Он защищал мою честь от дерзких поползновений каких-то юнцов. Он стерег меня и охранял. Ну и ладно, я всегда очень практично совмещала размазывание слез по строчкам с поиском достойных самцов. С четырнадцати до двадцати можно многое успеть. Шесть лет, как шесть дней. Тем не менее, я всегда преданно обожала Его, смотрела Ему в рот и, кажется, так ни о чем и не мечтала. У них рос ребенок, Его забрали в армию, она ждала второго...

Однажды в час ночи раздался звонок в дверь. Оба моих рассерженных родителя обнаружили на пороге Глеба и... мне чудом удалось удержать их от убийства и отправить спать. Я холодно поинтересовалась - какого черта. Нахальный гость, глуповато улыбаясь с высоты своих 190 см, произнес:

-Я пришел!

Ну, обалдеть, как здорово, особенно, учитывая, что в последний раз мы расстались на том, что я ему не подхожу по опыту и темпераменту, то ли дело его взрослая подруга...

-Пришел. Молодец, и?

-Ты не узнала меня? Это я, я пришел из армии.

-Отлично узнала..,- я четко произнесла фамилию-имя-отчество,- И дальше?

-Я пришел...,- повторил он уже менее уверенно.

Тут с лестничной площадки внизу раздался смешок и над перилами выросла ячменная шевелюра Левы. С визгом бросилась я по ступенькам и повисла у него на шее... Не забыв, впрочем, краем глаза отметить досаду на лице Глеба.

Они были хороши вместе: блондин и брюнет, высокие, широкоплечие, длинноногие молодые животные. Один вернулся, другой приехал в отпуск на два дня. Если из-за Глеба я вполне могла потерять свободу передвижения и родительскую любовь, то с Левой мама была готова отпустить меня в любое время суток хоть на край света. И отпустила.

Мы пили красное вино и веселились. Потом Лев уснул. А Глеб долго и заунывно грузил меня чем-то вроде “мне было так одиноко, мне никто не писал”. Я радостно известила его о том, кто в этом виноват и добавила, что именно о таком разговоре я давно мечтала, чтобы рассказать, наконец, что же я о нем, негодяе, думаю. Говорю и читаю в его глазах примерно следующее: давай-давай, все-равно я тебя трахну... Оk. Я не против, чем еще заниматься в 5 утра, когда гитара, вино и тебе 20 лет?

-Пойдем-ка в комнату, я устала сидеть на табуретке.

-Посиди у меня на коленях.

О, господи! Что еще за сопли-слюни? Ладно. Посидела. Пойдем?

-Давай еще поговорим, мне так хорошо с тобой...

-Слушай, а сидя или лежа на диване тебе будет не так хорошо говорить со мной?

Пинками и толчками я доставила его в комнату, где быстренько разделась и улеглась в постель. Я уже не помню, что за чушь он бормотал. Был он строен и мускулист - этакий молодой Рей Лиотта с копной черных волос, смуглой кожей и пронзительно синими глазами. Все с ним было в порядке и секс с ним казался хорошей идеей. Я тогда еще не знала, что если мужчина дурак, то он и в постели дурак.

-Тебе было хорошо?- за такие вопросы хочется убить. Вся нелепость его неуместных слов, неуклюжих ласк и бестолковых движений не так раздражали, как этот дурацкий вопрос. Ну, скажите, бога ради, как на него отвечать и зачем? И до, и после этого случая такого греха я себе не позволяла: я люблю мужчин и не люблю жестокость, но тут были старые счеты...

Знаешь, если мужчина дурак, он и в сексе дурак...

С позеленевшим лицом он оделся, чтобы проводить меня. В прихожей мы столкнулись с беременной Любой, вернувшейся с дежурства. Она показалось мне злой и желчной. В любом случае, у меня больше не было причин оставаться и мешать встрече супругов. Бледный и напряженный Глеб быстро увел меня, оплатил такси и отправил домой.

Спустя год ночной звонок раздался еще раз. Вернувшийся из армии Лев приехал за мной на мотоцикле. Мне показалось, что между ним и Любой - мадонной с младенцем- несколько натянутые отношения. Спустя несколько дней, она поведала мне, что он бездушный и грубый, что он чем-то заразил ее и вообще законченный эгоист. Это был не тот Лев, которого я знала почти семь лет. Как-то раз, когда Люба уехала к маме, я осторожно приступила к допросу. Без толку. Только после нотаций и обличительных речей мне удалось добиться нескольких слов, зато каких...

Он приехал с букетом и улыбкой в 6 утра. И обнаружил в супружеской спальне Глеба.

Я была потрясена. В сексистском обществе, полном гендерных стереотипов, лучший друг с твоей женой, когда ты приходишь из армии, - страшный удар. Особенно, когда младенцу всего 5 месяцев. И все, кроме тебя все знают.

Потом Люба будет рассказывать, какой отвратительный муж Лев, какой заботой окружил ее Глеб. Это потом я вспомню, как разозлилась Люба, обнаружив, что я провела ночь с Глебом и его смущенный вид. Вспомнится мне и тот давний разговор, когда она, в день свадьбы, по секрету поведала мне, что Глеб нравится ей куда больше и, если бы не беременность, и не риск второго аборта...

Все потом. А в тот момент я сидела, оглушенная его признанием и не знала, что сказать. Следующие несколько вечеров я провела у них, пытаясь зачем-то как-то кому-то помочь. Люба была намерена жить с любовником, но ее волновал квартирный вопрос. Лев был готов оставить им все, за правду о втором ребенке... Я посредничала и суетилась. Идиотская, мучительная ситуация.

Однажды, когда Люба, после очередной сцены, хлопнув дверью ушла к Глебу, я осталась. Мы долго сидели на кухне и курили. Бывают моменты, когда в разговоре повисает пауза, не пустая неловкая пауза мало знакомых собеседников, а напряженная, концентрированная тишина...

-Tы знаешь, мне так давно хочется обнять тебя... и поцеловать...

-Так в чем же дело? - с трудом расслышала я свой спокойный голос сквозь грохот взорвавшегося сердца.

-Не знаю, я боюсь...Всегда боялся.

Чего? - сердце колотилось так, что говорила почти сквозь зубы, точно боялась, что оно выскочит, открой я рот пошире.

Сам не знаю, какого-то резкого слова, жеста, насмешки...

Я не могу вспомнить, что говорила и как встала. Помню его объятия, помню, как он сжимал меня, будто пытаясь раздавить, помню непрерывный поток его слов. Он говорил и говорил, словно выговаривая все, о чем мочал шесть лет. О том, когда нам было четырнадцать, пятнадцать, о редких поцелуях в играх, которые он старался организовать, редких встречах и отсутствии поводов, шестнадцать, семнадцать, о мечтах, которые не могли стать реальностью, об ответственности, чувстве долга, обо мне, вечным бесстыдным соблазном мелькавшей перед ним, восемнадцать, девятнадцать, о ревности к моим романам, о том, как препятствовал моей связи с Глебом, двадцать, о каких-то мелочах, о десятках незначительных событий, врезавшихся в его память, о которых я, всегда считавшая себя романтичной и сентиментальной, к своему стыду не могла вспомнить... Больше никогда в жизни не билось так мое сердце. Я боялась, что барабанные перепонки лопнут и артерии порвутся, мне казалось, что, если он поцелует меня, кровь хлынет из губ. Медленно, очень медленно он нашел мои губы. Семь лет... Мне казалось, что он проглотит меня. Он кусал меня, он делал мне больно, он целовал меня так, словно на самом деле хотел съесть. Он сжимал меня все сильнее. Я не могла дышать, шевелиться, я умирала.

Сколько мы так простояли? Я не помню. Что было потом? Мы взахлеб поверяли друг другу все чувства, сдерживаемые так долго, все несказанные слова, все тайны, которые отныне потеряли секретность. Очнулись мы, когда будильник цинично напомнил о необходимости работать.

Нет, мы не сразу отправились в постель. Подобно самоубийцам, мы наслаждались последними минутами. Несколько дней мы бродили по осенним улицам, словно наверстывая детские невинные удовольствия, качались на качелях и поминутно целовались на ходу, в подъездах, на скамейках в парке. Он как-будто боялся обидеть меня, а я не хотела торопить события. Мое тело теряло твердость, плавилось и текло, слабели колени, я теряла равновесие...

Он оказался прекрасным любовником, страстным, чутким и неутомимым. Его тело было совершенно, и даже сверх того... Мы ждали друг друга так долго, так жадно мы упивались друг другом, что вся его нежность не могла защитить меня от ран любви. Я хотела, чтобы это никогда не кончалось, не взирая на боль, на ссадины и синяки, я предпочла бы умереть, но не разжать объятий. Мы настигали друг друга, не успев разомкнуться, мы сплетались и падали. Мы молча сжимали челюсти, чтобы рыча не впиться зубами, не рвать друг друга на части. Сколько это длилось? Часы? Дни? Никогда впоследствии я не чувствовала в себе столько животной страсти, не упивалась так обладанием, никогда не обладала столь безупречной красотой, никогда потом меня не брали так, будто сдерживая желание убить.

Он был прекрасен. Он был совершенным творением. Глядя на его силуэт в оконном проеме, я вспоминала Поликлетова Диадумена. Когда его лицо склонялось надо мной, я закрывала глаза, потому, что его красота отвлекала меня от него самого, от его рук, его кожи, от тяжести его тела. Я любила его как дар, как достижение, как сбывшуюся несбыточную надежду, ускользающий миг достигшей расцвета иллюзии, воплощение торжества мечты.

Это было явлением чистой эстетики, наслаждением, не омраченным стремлением к цели. Самовыражением в естественном, безинструментальном акте творчества. Удовольствием, осуществленным в удачный момент, согласно логике событий, без расчета и ставок на будущее. Всего лишь совпадением ряда обстоятельств, позволившим нам с ожесточенным безрассудством, не чувствуя за собой греха, предаться любви в самом нехристианнейшем ее понимании. Без оглядок на совесть и мораль, без стыда, без сожалений и реминисценций.

Седьмой день. Гимн красоте. Ода к радости. Песнь торжествующей любви. Какие еще нужны аллюзии?